Я не могу найти общий язык с женщинами, носящими на запястьях часы.
Но я очень стараюсь.

Оставаясь рядом с чужими людьми, мне так сложно удерживать себя и не прикасаться к ним. Чувствуя живое тепло на растоянии менее двадцати сантиметров, мне хочется отобрать его, хочется окунуться в него, но правило чужого личного пространства акутально во всех известных мне вселенных, и я удерживаюсь.

Я слишком люблю чужие прикосновения. Даже те, которые ограничивают меня, связывают меня, подчиняют меня. Я не умею сопротивляться, я умею безответно любить и слушаться.

Я не могу прекрать восхищаться женщинами с короткими волосами. Я вижу в них свой молитвенный образ, свою икону, свою Богородицу, и, робко касаясь губами стекла, ограждающего мою жажду от ее святого облика, накрываю пальцами красивый рот.
"Спаси и сохрани".

Мои молитвы остаются неуслышанными, мои пророчества остаются лживыми.

Я не могу не любить женщин с мужскими именами. Время стекает с их запястий, течет вдоль голубоватых вен, капает на землю серебристой ртутью - мне хочется ловить эти капли, но они обжигают ладони. Их волосы невозможно заплетать, но мне всегда так хочется окунуть пальцы меж мягких прядей. Моими волосами можно связывать руки, но этим женщинам не нужно связывать себя с чем либо. Под их ребрами бьются журавли, из-под их лопаток проростают серо-черные крылья. Они свободны и не хотят ничем обладать.
Мне хочется обременить их своей любовью, мне хочется осквернить их своим желанием, но они смеются надо мной, проклятые птицы, надо мной и моими жалкими попытками завладеть ими.

Я священник при Соборе Парижской Богоматери, я Клод Фроло, и моя любовь отравляет. Богородица смеется мне в лицо - что ты сотворила со мной, святая блудница? Почему ты не разделяешь мою любовь?

Ты ведь всего лишь рисунок.

Я не нахожу себе места, я не нахожу тебе замены. Хотя вглядываюсь в каждые глаза, в каждое запястье, я ищу тебя среди многих и забываю, забываю.

Святой образ должен оставаться просто образом.
Amen.