Стена пошла трещинами. Зеркало, державшееся на ней с помощью веревочной петельки и шаткого, уже немного погнувшегося гвоздя, рухнуло вниз и рассекло диван просто рядом с моей головой. Это меня разбудило. Отражение напоследок одарило меня испуганным взглядом и со звонким "тресь!" разлетелось на кусочки. Один осколок оцарапал мне висок, два других я вытащил из кисти, которой пытался заслониться, и левой брови. Пластыря в доме не было.
А вот зеркал в хижине было много. В прихожей, в уборной, на лестничном пролете, ведущем в подвал, везде я встречался с укоризной, которой с щедростью одаривало меня собственное отражение. Я чистил зубы, а оно, повторяя мои движения, смотрело на меня с таким презрением, будто само это простое действие вызывало у него нестерпимое отвращение. Самое больше зеркало стояло в гостиной, и оно было последним, с которого еще не сполз обрывок черной марли, которой я увесил все отражающие поверхности три дня назад. Но, несмотря на это, часть ткани немного съехала вниз, обнажая кромку волос и нахмуренную бровь моего зазеркального двойника, а это говорило о том, что времени оставалось совсем немного.
Я не жалел о том, что зеркало разбилось, как я уже сказал, зеркал в доме было много. Больше меня беспокоило то, что послужило причиной его падению. Дом рушился. Прогнившие доски скрипели и прогибались, из последних сил удерживая стены от обвала, отсыревшие от талого снега деревянные опоры доживали свои последние часы. Нужно было собрать в потертую красную сумку те вещи, что у меня остались, и бежать, но я твердо решил, что покидать хижину в такой мороз, не позавтракав, просто самоубийственно, и не стал этого делать.
У меня не нашлось огня, чтобы зажечь газовую конфорку. На самом деле, не совсем так. Огонь был в тонкой парафиновой свече, зажженной у большого зеркала в зале, но как я не старался, мне не удалось пересилить страх и перенести этот огонь на кухню. Но это было сущим пустяком. Куда большей проблемой было то, что мне совсем нечего было разогреть на этой конфорке. Я мог приготовить клок своих волос или ломтик подгнившего полена, но так как я не представлял, как это потом съесть, я отказался от этой идеи. От злости я пнул ногой свечу, будто она была причиной моего голода и безнадеги. Огонь мигом кинулся на деревянный пол, вскарабкался по съехавшему обрывку марли и сожрал ее целиком за считанные минуты. Я встретился взглядом с пожелтевшими от разгулявшегося вокруг пламени глазами моего отражения. Я не мог оторваться от него, и даже жар, которым ударила мне в лицо охваченная огнем хижина, не сумел меня отвлечь. Наконец, я пересилил себя. Я извлек из кармана почти пустую пачку Мальборо, вытащил одну сигарету и поднес ее кончик к огню. Пока я курил, отражение неотрывно смотрело на меня, но уже не с укором, а тоскливо, может, даже с сожалением. Серебряная гладь зеркала чуть поплыла от жара и облупилась на краях, возможно, в этом крылась причина того, что его настроение так изменилось.
- Я подумаю об этом немного, а потом не буду об этом думать, - сказал я своему отражению. Оно ничего мне не ответило, и я, сдавшись, лег рядом с ним и начал проваливаться в сон.